Марат. История одной души (СИ) - Страница 47

К оглавлению

47

— Да, — сказал белый.

Араб протянул руку, и Торанс вложил в нее прикрытое платком оружие. Фахид подошел к девушке.

— Говори, — предложил он.

— Меня зовут Малик Ирам. Я хочу, чтобы меня похоронили по католическому обряду.

— Продолжай, — предложил Фахид.

— Я хочу, чтобы все мои деньги отдали в бараки у реки, — прошептала Малик. — У меня есть сестра, Старлин, пусть этот дом достанется ей.

— Что-то еще? — спросил мусульманин.

— Только это, — ответила Малик.

— Я обо всем позабочусь, — согласился Фахид. Он выстрелил раньше, чем договорил последнее слово. Пуля вошла в ямочку в центре ее лба. Ее голова вздрогнула и замерла. По циновке под ее затылком поползло новое мокрое пятно. Она была мертва.

— Прикройте ее, — сказал Фахид.

Один из наемников сорвал со стены циновку и накрыл мертвую. Марат в оцепенении смотрел на Фахида. У него отняли убийство. Так было первый раз. Еще никто так не поступал. И еще никто не убивал человека у него на глазах. Марата пугало то, как Фахид это сделал. Быстро, почти не глядя.

Фахид наклонился и положил пистолет на циновку рядом с девушкой.

— Теперь все выглядит так, будто он ее застрелил, — подытожил он. Его взгляд остановился на полукровке. Марат сжался.

— Повесим его на притолоке? — спросил Торанс. — Как будто сам удавился?

«Нет, — подумал Марат, — меня не могут убить».

— Нет, — сказал Фахид, как будто отвечая на его мысль.

— Почему? — удивился белый.

— План изменился, — сказал мусульманин. — Мы везем его к боссу.

Фахид продолжал смотреть на Марата. Но ответов в его взгляде не было.

— Но… — замялся Торанс.

— Это не обсуждается, — отрезал Фахид. — У меня достаточные основания. Ведите его.

Марата вытащили во двор и повели к машине. Проходя мимо брошенной разноцветной сумки, он увидел, что она тоже плетеная. Малик любила циновки.

Глава седьмая, последняя
ХАОС

Марат поднимался из глубин сна. Это было тяжело. Сердце билось часто. Но он был в упоении и в восторге. Он был в сладком холоде. Еще никогда он не приходил в сознание настолько пьяным от опия.

Где-то далеко загрохотал автомат. Потом второй. Взрыв и тишина. Марат подумал, что в Ямусукро этим утром случилось что-то интересное. Но вот оно кончилось. А он все пропустил. Он все пропускал из-за этой железной решетки.

Даже не открывая глаз, он знал, где она. Она разделила комнату на две половины. В ней не было прохода — только узкое, укрепленное наваренными прутами окно, через которое Марат отдавал парашу и получал миску с едой. В эту же дыру старый китаец пропихивал ему узел с новым постельным бельем, через нее забирал старое. У этой дыры старый китаец мыл Марата из шланга. В нее же совали книги, если Марат их просил. Но он не просил их уже давно. Последние месяцы он все больше и больше спал. Он просил только курительную трубку.

Марат сел и начал массировать виски. Он был голоден как никогда. Он не мог вспомнить, сколько прошло дней, даже не помнил, какой год и какое время года. Может, он курил не переставая? Не просыпаясь? Трубка была единственной вещью, которую он получал не через дыру. Ее узкий мундштук спокойно проходил между прутьями. Марат курил ее лежа. Если он делал это долго, старик-китаец приносил алюминиевый раскладной стульчик, садился у изголовья койки и раз за разом подносил трубку сквозь решетку. Марат втягивал дым, чувствуя, как его лоб упирается в холодные линии стальных прутьев.

— Есть хочу, — хрипло прокричал Марат, — и опий!

Прошло несколько секунд тишины. И вдруг заработал пулемет. Тяжелый харкающий рокот. Пулемету ответил автомат. Снова грохнул взрыв. Стрельба на долю секунды пресеклась, но тут же началась снова. Взвизгнуло и стукнуло где-то близко, еще и еще.

Марат окончательно проснулся. Он никогда еще не слышал, чтобы так стреляли. Он понял, что это не обычная разборка между бандами. В городе шел бой.

Марат открыл глаза и увидел светлый квадрат окна. Оно здесь было единственное, узкое, проделанное в той половине комнаты, в которой ходил китаец и в которую сам Марат попасть не мог. Ухнул новый взрыв, задребезжало стекло. За ним были сумерки. Марат не мог определить, утро он видит или вечер, но он точно видел признаки хаоса и разрушения. И слышал. И чуял. Что-то горело. Черный дым смешивался с сырым воздухом и застилал мир. Сквозь пелену было видно зарницы. Они вспыхивали одна за другой, близкие и пугающие. Их разноцветные отсветы падали на стены и пол тюрьмы.

Марат отпустил виски и взялся руками за прутья решетки.

— Китаец! — заорал он. — Старик! Я зову тебя!

Ни звука в ответ. Обычно его прислужник и тюремщик открывал дверь комнаты уже после первого оклика. Теперь нет. Марат внезапно понял, что снаружи все изменилось, действительно изменилось. Китаец больше не придет. Он сбежал или убит.

Шальная пуля пробила стекло и, визжа, отлетела от прутьев решетки. Окно не разбилось, только пошло белыми трещинами. В нем осталась маленькое отверстие. Марат скатился со своей койки, лег на пол и замер. Он слышал, как надвинулись звуки улицы. В комнату ворвался надрывный крик смерти, потом наступила тишина. Марат учуял влажный жар. Воздух был горьким, вязким и полупрозрачным. Он пах кровью и жженой резиной.

— Алла-а-ак-ба-а-ар! — протяжно закричал кто-то.

— Алла-акба-ар! — ответил другой голос.

И снова протяжное «Алла-а-ак-ба-а-ар». Боевая молитва мусульман далеким эхом разносилась по затянутым дымом улицам. По этому крику отряды узнавали друг о друге. Сквозь затишье Марат начал слышать, что где-то еще тоже идет бой. Там без перерыва стрекотало и ухало. Звук был приглушенным и раскатистым, будто стреляли в десятке километров отсюда.

47