Марат. История одной души (СИ) - Страница 48

— Китаец! — закричал Марат. Его вдруг охватила ярость. Он умрет здесь от голода. Никто не позаботится о том, чтобы его освободить. Война будет катиться по этой земле в одну сторону, а потом в другую, его окно будут пробивать пули, но никто не подумает войти в запертый дом. Он подохнет здесь, подохнет без опия, пойманный в клетке с запахом испражнений и грязного белья. Они будут воевать, даже когда он съест свой брючный ремень и примется за пальцы ног. А когда все стихнет, и китаец вернется, его труп будет лежать в углу камеры, у исцарапанной стены, из которой он пытался выковырять прутья решетки. И тогда Буаньи узнает, что его незаконнорожденный сын умер. Наконец-то умер.

Марат встал, уперся лбом и руками в решетку. Он мог только просунуть голову в прижатое к полу окошко. Его широкие плечи, сильными мышцами которых он так гордился, не пролезали через этот крошечный квадрат.

— Я хочу опия! — потребовал Марат. — Опия! Старик, ты должен делать все, что я говорю! Так сказал отец!

Ему ответила тишина. Потом ее разорвали далекие звуки одиночных выстрелов. Снова раздался боевой клич исламистов. Марат затрясся, пытаясь сдвинуть решетку с места. Но трясся только он — прутья даже не дрогнули. И не дрогнут. Он знал это. Он давно пробовал сделать с этой решеткой все, что мог. Он вис на ней и раскачивался. Он перетачивал ее прутья ребром миски, поднимал свою железную койку и бил ею о прутья. Китаец ему не мешал. Он лишь иногда приходил и спокойно смотрел своими прищуренными глазками, как безумствует его пленник. И теперь Марат мог сколько угодно биться об нее лбом.

— Отец! — заревел он. — Я тебя ненавижу. Ты отнял у меня все. Эй, ты, толстый черный ублюдок, который обрюхатил арабскую шлюху! Не отсох ли к старости твой член?

Марат захохотал, наслаждаясь собственным остроумием. Он упражнялся в нем так же долго, как ломал эти прутья.

— У нее был СПИД! Надеюсь, она заразила тебя! Ты бы уже сдох, если бы не французские врачи, да, богач?

Черный дым круглыми завитками просачивался сквозь дырку в окне. Дом молчал. За окном был пустой угол двора, пальмы и клочок неба, но Марат их не видел. Все поглотил смог. Гарь липла к тропическому туману, делала воздух совсем непроницаемым.

Из глаз Марата потекли слезы, но он не плакал. Его лицо искажалось усмешкой ненависти. Эту ненависть загнали ему в глотку. Он не мог причинить вреда ее предмету, и от этого она скисла, став противной, как этот липкий резиновый дым.

Он ненавидел своего отца. Он ненавидел его так, как только мог ненавидеть. От этой ненависти болела голова и распухали пальцы. От нее каменными становились виски. Она могла сделать опиумный дым теплым, но ее не хватало, чтобы сокрушить решетку.

Марат видел своего отца только раз. Он помнил его пеструю национальную рубашку и золотистые остроносые туфли-тапочки. Он помнил его жирное лицо и его насмешки. Он помнил роскошный зал, в котором был пленником.

* * *

Буаньи сидел в кресле на возвышении. Рядом с ним стоял небольшой стол и несколько пустующих мест для гостей. Марата втащили в покои, пригнули вниз и заставили смотреть на гладь мраморных плит.

— Это убийца Атреско? — спросил чернокожий толстяк.

— Да, сэр, — подтвердил Фахид.

Глаза Буаньи остановились на лице слуги.

— Зачем ты его сюда привез? — поинтересовался он.

За этим вопросом поднималась тень гнева. Марат чувствовал, что этот человек может рассвирепеть, если араб не найдет нужных слов.

— Сэр, я боюсь, Вы не захотите, чтобы Ваши люди слышали то, что я сейчас скажу, — вкрадчиво заметил Фахид.

— Прикуйте пленника, — отрывисто приказал Буаньи.

Марата дернули за обе руки. Он не ожидал этого. Его бросило вверх, а потом вниз. Он больно ударился затылком, ощутил ледяной холод мрамора под своей спиной. Двое охранников пристегнули его наручниками к выступающим из пола стальным кольцам.

— Оставьте нас.

Марат, как мог, приподнялся от пола и, вытягивая шею, смотрел на него. Пока выходила охрана, Буаньи протянул через стол руку и сорвал ягоду с лежащей на золоченом блюде виноградной кисти.

— Так что? — спросил он, когда двери закрылись.

— Моя профессия — находить людей, — сказал Фахид, — и я не забываю их лиц, даже если они меняются со временем.

— Ты тянешь, — резко заметил Буаньи. Он положил ягоду в рот, его мясистые губы сомкнулись на ней. Он казался старым пауком, присосавшимся к беззащитному соску жизни.

— Вы давали мне разные задания. Шесть или семь лет назад я часто занимался обычными гражданскими делами, — продолжал Фахид. Он вовсе не спешил сообщать новость. И Буаньи это понимал. Марат чувствовал, как усиливается внимание черного толстяка. Если Фахид сейчас скажет глупость, он заплатит за это.

Но мусульманин знал цену себе и своим словам.

— Я помогал юристу Ульриху Юль Амане, когда Вы отправили его в Ямусукро, чтобы он нашел и устроил жизнь сына Камилы Шудри.

— Вы отправили его в колледж, — сказал Буаньи. — Я помню. Я хотел бы увидеть его, когда он подрастет.

— Он уже взрослый, — ответил Фахид, — и он перед Вами.

В зале наступила тишина. Буаньи медленно встал.

— Ты уверен? — спросил он.

— Я видел его еще мальчишкой, — сказал Фахид, — но сомнений быть не может. Я не путаю лица.

Отец приблизился к Марату.

— Как его зовут? — поинтересовался он.

— Пусть ответит сам, — предложил мусульманин. — Это будет лучшим подтверждением моей правоты.

Буаньи остановился над пленником.

— Как твое имя? — потребовал он.